понедельник, 28 мая 2012 г.

ПОЧЕМУ УМЕР СТАЛИН?


Леонид Лещинский
    


ПОЧЕМУ УМЕР СТАЛИН?
     
     
1972-й год.  Уже два года, как я живу в Москве. Приехал сюда из Харькова после окончания института. Самиздата тут никто не читает. В общем, с небольшими девиациями то же сознательное невежество, то же единогласное голосование на собраниях за все, что предлагает начальство, то же пресмыкательство, торжество и власть хама. На выходные я электричкой езжу к родителям,  сто километров от столицы.

Дорога занимает два часа. В пути просматриваю косолаповский «Новый мир», в котором от того, прежнего, остались  лишь рожки да ножки. Но я все еще не могу расстаться с дорогим журналом, благодаря которому (а также «Голосу Америки»)  получил гуманитарное образование и который разделил со мною  все тяготы и одиночество  моей прошлой институтской жизни, жизни приезжего человека в чужом городе. Впрочем, здесь мое существование  не намного веселее. Нет своей комнаты, нет своего жилья. Ну, не совсем бездомный, конечно, родители тянут на меня жилы, дают деньги, я снимаю квартиры в частном секторе. Девятый год уже так живу, «на чемоданах».  Хоть и записана мне комната в институтском направлении на работу, но не дают ее, а только обещают. Похоже, обманывают. «Но не может быть, чтобы не дали? – сомневаюсь я. – Москва – источник законов и законности, а у меня черным по белому сообщается, что вызванному специалисту предоставляется комната…».

Но вот прошло уже два года, а я без своего угла… Дважды уже сдавал наш институт дома-новостройки и в квартиры расселял сотрудников, а мне даже комнаты не находилось… И никуда не денешься. Юрист в консультации сказал: «Раз предприятие не выполняет своего обещания, вы имеете право уволиться». А куда уволиться? Без прописки нигде не принимают на работу, а здесь без комнаты не дают прописку. Так что пока такой вот у меня уикэнд: в пятницу к родителям,  в воскресенье обратно, в Москву к чемоданам.

Как быстро улетучилась хрущевская «оттепель». Словно ее и не было. Правда, и существовала она только в пропаганде. А в жизни - все то же, что оставил Сталин, - полное бесправие рабочих, колхозы на селе. Но все-таки какая-то духовная отдушина присутствовала, какое-то интеллигентское ерничанье, студенческое озорство в телепередачах КВН (клуб веселых и находчивых), куплетики Рудакова и Нечаева, Райкин, Тарапунька и Штепсель...

Всему этому пришел конец. Остроты округлились или прекратились вовсе. «Хрущев демагогию развел, болтовню», - раздаются голоса шкурников, учуявших новые веяния. На работе молодое поколение хохочет со свежим юмором: «А чито скажит товарищ Жюков?». - С веселым удовольствием цитируют «отца народов» из батальных кинофильмов последних лет, послехрущевских лет. Как будто и не было того  кино «оттепели», что приоткрыло правду о войне: «Летят журавли», «Баллада о солдате», «Чистое небо», «Живые и мертвые», других… 

В новых фильмах, события в которых благоразумно начинаются с 1943-го года, солдаты с шутками и прибаутками в сражениях на цветном экране бьют врага по всем направлениям, а в перерывах между боями, конечно, «шуры-муры» с медсестрами. Так теперь выглядит война в нашем киноискусстве. В Кремле «отец народов»,  мудрый, неторопливый, демократичный, на военном совете со своими   маршалами спрашивает: «А чито скажит товарищ Жюков?». И ничего, народ принял. Сослуживцы мои помоложе напевают: «Темная ночь, адын пуля застрял в проводах…». Так в новом времени зазвучала песня Марка Бернеса. Людоед возвращается в эту страну, и лишь наверху не дают последнее «добро» на его окончательный приход, а внизу - все готово встретить вождя.

…Я сижу у окна, читаю журнал. Вагон наполнен хмуроватыми замкнутыми людьми. Но сидений хватает всем. Есть даже свободные места. Кто дремлет, кто смотрит куда-то в никуда или себе под нос. На противоположной скамье по диагонали  от меня  мужчина в  коричневом осеннем пальто с аппетитом ест мороженое, похоже, обедает.  Такое, как у него, пальто можно носить лет двадцать, потом перелицевать, и его хватит  еще на десяток лет. Так поступил со своей верхней одеждой мой дедушка. Только у дедушки пальто было черного цвета.

В дальнем  конце вагона послышался грохот закрывающейся двери, какой-то шум, движение. Я посмотрел – ничего. Наверное, кто-то вышел. Я вернулся к журналу. Но тут же шум возобновился, возрос, послышался даже говор, голос, и через секунду все прояснилось: по проходу вагона на деревянной тележке с подшипниками двигался инвалид. Безногий. До этого его не было видно за сидящими людьми и спинками сидений. Он приостановился, что-то сказал, обращаясь к сидевшим, и весело рассмеялся, затем, переместившись немного, снова остановился. Теперь его было уже хорошо слышно.      

- Почему умер Сталин? – спросил он у ближайших пассажиров и, не дождавшись ответа, проехал еще пару шагов. Когда-то, видно было, это был мужчина выше среднего роста, крепкий, сильный. У него и сейчас лицо было твердое, с правильными чертами, не бледное, закаленное. И веселое. Может быть, он был чуть выпивши.                      

- Почему умер Сталин? – вновь послышался вопрос.                          
- Смерть пришла, - отозвался в этот раз один из воежоров.                      
Это объяснение не привлекло внимания инвалида. Он проехал еще чуть.               
- Почему умер Сталин? – снова спросил он, и тут,  не дождавшись слова от бесстрастных физиономий, сам же ответил:
- Почему умер? – Сдох! – и рассмеялся хрипловатым веселым смехом, и повторил: - Почему умер? – Сдох!                                                                   
Он поравнялся с нашим рядом.                         - Почему умер Сталин? – обратился он к нам.                                    
«Не умер – сдох», - хотел я сказать, но не решился, не успел. Да и поостерегся «демонстрации». Вдруг сообщат на работу, а там я с потрохами зависел от милости начальства – надеялся на получение комнаты.   Ответил  мой сосед с мороженым.                      

- Много ты болтаешь, - сделал замечание.                                  
Инвалид едва обратил на него внимание. Он продолжил  путь все с той же фразой, и вскоре за ним закрылась дверь тамбура.                                      

Я не знал тогда еще прозы Варлама Шаламова, может быть, и имени его не знал, а этот человек, словно сошедший со страниц рассказов Шаламова, один из тех десятков и сотен тысяч мужчин, лучших мужчин этой страны, которых поселившийся в Кремле хитроумный монстр  убил ни за что, ни про что - человек этот напомнил нам о том, что  были и другие люди. Чем я мог этому человеку помочь? Ничем. Даже слова доброго не мог я сказать – неуместно было. Лишь только тайным сочувствием отозвалось сердце. Я перевел взгляд на страницы журнала.

Но не прошло и десяти минут, как недавно захлопнувшаяся дверь тамбура отворилась,  и инвалид наш снова показался в ее проеме, теперь уже в обратном направлении. Он возвращался. Но не один. Следом за ним появился милиционер. Сержант. Это был высокий молодой, чуть ли не вчерашний школьник,  парень с пухлыми розовыми щечками. На лице его отражалась набирающая профессионализм строгость. Он двигался на шаг позади инвалида. Мне вспомнилась строчка Евтушенко: «Я слишком румяных людей не люблю». Лицо инвалида было уже не столь веселым.  Они поравнялись с нами.              

- Говорил я тебе, что ты много болтаешь, - напомнил мой  любитель мороженого, он стаканчик свой уже почти доел, оставалось лишь   вафельное донышко. Инвалид опять проигнорировал   умника.                                                      
Вскоре пара пересекла вагон, и за ними захлопнулась дверь противоположного тамбура. Ни одно лицо вокруг меня не изменило своего выражения.

17 ноября 2011 года.

Комментариев нет:

Отправить комментарий