ДЕДУШКА ИДРИС

Полина ЖЕРЕБЦОВА, писательница-документалист

Я помню его: худощавого, скромного старика-ингуша, сидящего в обувной будке ярко-синего цвета. Её было видно издалека – маленький маяк среди серого океана неуклюжих, больших домов.

Мы с матерью часто приносили ему чинить свои поношенные ботинки и туфли.

– Извините, – обычно говорила с поклоном мать: – Не почините ли в долг, до зарплаты? Они совсем прохудились…

– Починю, – кивал с улыбкой дедушка Идрис. – Не переживайте, Лена. И с деньгами не торопитесь. Всю жизнь я сапожником проработал и понял: это Аллах великое счастье мне дал. Кропотливо и тихо, но всё же помогать людям…

– Вы нас очень выручили, – мать доставала из пакета ботинки, которые явно когда-то просили кашу, потом её переели, и их стошнило…

– Ой-ой-ой, – качал головой седой Идрис, но, заметив печальный взгляд матери, кивал: – Подошву новую пришью. Починю.

Я крутилась неподалеку, зная наперёд, что без конфеты от него ни один ребёнок не уходит.

***

В тёмно-перестроечные времена получить ириску, а может быть, даже карамельку от кого-то из взрослых – было для меня делом чести.

Нашарив в кармане сарафанчика белый мелок, обменённый мной у другого ребенка на кусок батона, я принялась рисовать на асфальте картинки, внимательно посматривая на старика.

Так сначала появилось солнце с кривыми лучами и кот, задумчиво смотрящий на мышь в короне. Мышь получилась большая, побольше солнца, и ей пришлось зайти за угол синей будки…

Для своих шести лет я рисовала неплохо и очень гордилась тем, что умею на асфальте создавать целые сказки-картинки.

Но – места для продолжения трудов не было!

Другой не менее гениальный художник, уже изрисовал асфальт позади будки сапожника и всю её саму…

– Полина! Полина, ты где? – услышала я голоса взрослых.

– Тут я! – крикнула в ответ.

Появились уставшая мама с пустым пакетом и дедушка Идрис. Он прихрамывал, опираясь на тросточку, и шёл с большим трудом.

"С немцами храбро воевал. Герой…" – вспомнила я фразу кого-то из соседей.

– Чего ж ты убегаешь? – спросил он.

– Вот… – я показала на чужие рисунки: – Смотрите!

– Вижу, – дедушка Идрис нахмурился: – Опять скверные мальчишки нарисовали войну.

Я всмотрелась в чужое творчество.

На синей будке был нарисован белым мелом дом, который горел. Из него вырывалось белое пламя. Какие-то маленькие фигурки стреляли друг в друга, и от их оружия шли длинные штрихи, попадающие другим фигуркам в голову и сердце.

А под ногами, на асфальте, расположился большой пистолет, совсем как у меня – водяной, с которого мы с друзьями стреляли в жаркое лето по прохожим…

Только этот был настоящим! С таким можно играть в "войнушку"!

– Придётся опять смывать и чистить… – Идрис явно расстроился.

– Вам помочь? – спросила мама. – Я могу отмыть.

– Нет. Спасибо, Лена, я сам. Это мальчишки местные хулиганят. Плохие рисунки, очень плохие.

– Почему плохие? – удивилась я. – Нарисовано здорово, мне бы так уметь…

– Нельзя, – он наклонился ко мне. – Запомни, нельзя ни в коем случае рисовать войну. На войне убивают людей: малышей, женщин и стариков. Когда дети рисуют войну или играют в неё – это самое страшное. Тогда война непременно случится!

– Значит, нельзя? – шёпотом переспросила я.

– Да. Так гласит древняя легенда! Обещаешь, что не будешь?

– Обещаю!

Дедушка Идрис засмеялся и, погладив два торчащих на моей голове хвостика волос, вручил настоящую Жвачку!!!

Это была неслыханная роскошь.

От счастья я даже забыла поблагодарить его. Запрыгала, как заяц, и пустилась в пляс вокруг синей будки, прижимая к груди своё сокровище в голубой бумажке с надписью "Love is…"

– Простите её, – сказала мама: – Она ещё маленькая…

***

Прошло несколько лет. Война в нашем городе стала чем-то неотделимым от человеческой жизни, а главное – неотделимым от внезапной и бессмысленной – смерти.

Четырехэтажный дом по улице Заветы Ильича уже неоднократно горел, и мы хоронили жильцов. Моего родного дедушку разбомбили в больнице. Ему было 72 года. Участник ВОВ. Лежал на операции с язвой желудка…

Мы не могли похоронить его неделю. Шли бои.

– Так трудно потом положить в гроб… – плакала мама.

Слезы текли, но она их не вытирала.

До этого мы уже похоронили бабушку и прабабушку.

Но старичок Идрис, живший в соседнем подъезде, всё так же шутил, несмотря на бомбёжки, кормил детей и подростков сушками и обещал:

– Разум восторжествует, и эта чудовищная война обязательно закончится! Ведь хорошие люди – не хотят воевать…

В мальчика восьми лет, жившего на самом верхнем этаже, попали осколки. И мы все ходили посмотреть, как это – быть в осколках.

Руки и ноги его опухли и нагноились в местах где, проникло железо.

Но он старался нам улыбаться и говорил:

– Я потерплю и не буду плакать!

Потом мы узнали, что его удалось вывезти в госпиталь и спасти.

Многих соседей – хоронили в огороде. Я узнала, что лучше всего это делать в яме, где недавно разорвался снаряд. Земля – рыхлая и мягкая там, несмотря на зиму…

Только страшно, пока люди не умрут. Они – кричат, потому что им очень больно, от ранений, не совместимых с жизнью…

***

6 августа 1996 года, в нашем районе с новой силой начались бои.

К тому времени я считала себя большой – 11 лет…

Спросила взрослых:

– Что там, на улице?

Баба Настя, забежав к нам с мусорным ведром, сообщила:

– Русские войска уходят! Бросают Грозный и уходят! А боевики их подгоняют пинками… Дали 48 часов…

Судя по стрельбе, так оно и было.

Началась Летняя Война.

Хотя её нет в учебниках истории, она унесла множество мирных жителей из города Грозного во владения Смерти.

Только около нашего подъезда погибло более 10-ти человек от внезапно разорвавшегося снаряда.

Я как раз принесла с колодца воду, и за мной закрылась дверь. В этот миг и прогремел взрыв…

Молоденькую девушку ранило в живот, и она, побелев, упала на ступеньки.

Её брату – оторвало голову. По частям человеческих тел в подъезде можно было изучать анатомию…

Сосед Адам с оторванной ногой катался около нашей входной двери и кричал:

– Дайте мне умереть! Я не хочу быть калекой!

А моя мама накладывала ему жгут и приговаривала:

– Жить надо! У тебя трое детей маленьких – и жена беременная. Придётся жить! Потерпи…

Но, несмотря на все события, дедушку Идриса я не упускала из вида. Он, правда, совсем постарел и уже не обещал, что война скоро закончится. Иногда он сидел на скамеечке и глядел в небо на тяжело гудящие самолеты-истребители.

"Наверное, он хочет понять: – думала я. – Почему светит солнце, бегают кошки друг за другом, а нас – убивают, но Бог ничего не делает…"

– Заходи домой, Идрис! – кричала его старушка: – Вдруг сейчас начнётся пальба…. Тебя убьют! Убьют!!!

Но дедушка Идрис не обращал внимания и даже не пригибался, если начиналась перестрелка. Так и сидел под деревом.

Русских жителей после первой войны было мало, кого убили, кто-то сам убежал в Россию скитаться и нищенствовать…

Но в нашей четырехэтажке по-прежнему жило несколько семей.

Напротив квартиры Идриса проживала тетя Валя с Алёнкой.

Алёнка была младше меня, и мы часто играли, а тетя Валя общалась с моей матерью.

Несчастья так и сыпались на эту семью. Сначала у Алёнки сгорел отец Борис. Он кинулся на пожар – тушить и задохнулся в дыму. Потом от голода и холода умерла её бабушка Римма в зиму 95-го…

Соседи – чеченцы засматривались на их обставленную трёхкомнатную квартиру, но – не трогали. Предлагали даже продать по дешёвке, но тетя Валя не захотела:

– Здесь могилы родные. Куда я поеду?

В конце августа, когда залпы орудий уже стихали вдали, и мы стали робко надеяться на некое подобие мира – случилось непредвиденное. Люди с оружием в руках пришли убивать тетю Валю.

Это были чеченцы–боевики. Четверо.

Как потом рассказывали соседи, в руках у них был приказ, подписанный Басаевым, с красивой печатью волка.

"…Признать Валентину врагом чеченского народа за предательство и помощь федеральным войскам…" – прочитала соседка Роза, вышедшая на шум ломающийся двери.

– Семья приговаривается к полному уничтожению! – объявил собравшимся соседям главный бандит. – А пострадавшему нашему брату Адаму переходит её жилье и все вещи в качестве компенсации…

– Адаму? – спросил кто-то. – Из соседнего подъезда?

– Да, он потерял ногу в фильтрационном лагере русских убийц! При жесточайших пытках! Его "сдала" Валентина. Он правду рассказал!

– Так его же у подъезда ранило, когда он выпил водки и на гармошке играл… – удивилась Роза. – И не боевик он вовсе, а пьяница сраный…

Лена с первого подъезда жгут ему наложила, иначе бы сдох, как собака. Какой фильтрационный лагерь?!

– Молчать и не мешать исполнению! У нас жалоба есть и приказ!

Дверь стала ломаться под ударами ног, а соседи бросились врассыпную.

Тётя Валя с Алёнкой метались по своей квартире на втором этаже, понимая, что жить им осталось считанные минуты.

И тут вышел дедушка Идрис.

Загородив собой дверь в квартиру Валентины, он спросил пришедших с автоматами:

– Как можно уничтожить семью, где только несчастная вдова и ребёнок?

– Расстреляем! – кричали разгоряченные парни: – Всех русских долой из Чечни!

– Я мусульманин, как и вы, – спокойно продолжал старик: – Я прошу вас разобраться, а не творить бесчестье и зло!

Тетя Валя слышала каждое слово: воспользовавшись внезапной заварухой, она с Алёнкой связывали простыни, чтобы слезть с балкона.

Бандиты стали бить старика прикладами. Он упал. Но из последних сил цеплялся за дверь и кричал:

– Что вы творите! Там женщина и ребёнок!

Потом его отшвырнули ногой и, сбив замок, ворвались в квартиру.

Но Валентина с Алёнкой уже успели сбежать и затеряться в тёмных переулках частных домов…

Старик Идрис умер на руках у своей старушки.